В своём творческом исследовании я в первую очередь держу в фокусе социальные и политические процессы и взаимодействия. Изначально я воспринимала SCOBY-кожу как медиум для реализации идей, связанных со сложными отношениями людей. Татуирование SCOBY-кожи было способом через провокационное сходство с татуировкой на коже человека вызвать яркий, чуть ли не физиологический, отклик на поднимаемые в сюжетах темы. Но, углубляясь в изучение «чайного гриба» как сложного живого объекта, я поразилась удивительным свойствам этого сообщества микроорганизмов.

В данном проекте мне хочется глубже изучить колонию микробов, составляющих SCOBY-культуру, и создать объект, который через визуальный образ перекинет своеобразный символический мост между социальными процессами человеческого общества и симбиотическим сообществом микроорганизмов.

Меня занимает вопрос, как выстраивать отношения с нечеловеческими агентами: с материалом, с микроорганизмами, с искусственным интеллектом — не как с инструментами, а как с активными участниками художественного высказывания? При этом я не отказываюсь от своей авторской позиции, но стараюсь расширить представление о ней. В данном проекте «чайный гриб» становится не только медиумом, но и соавтором проекта: я прислушиваюсь к его свойствам, позволяю им влиять на форму работы и на сам процесс.

Использование органического материала также ставит новые этические вопросы. Если в нулевых Вим Дельвуа уже поднял волну обсуждения гуманности татуирования свиней, то можем ли мы идти дальше и поставить вопрос эксплуатации микробов? В наше время лаборатории отказываются от тестирования на животных. Радикальные адепты веганства отказываются от продуктов эксплуатации даже насекомых и не едят, например, мед. Как далеко можно сдвинуть границы этих рассуждений?

Помимо этических вопросов я хочу создать проект имеющий экологический посыл. Техники, медиум и мой настрой на уважительное взаимодействие с ним закладывают хороший потенциал.

Имея в голове очень общие представления о физическом воплощении проекта, я обратилась к моему верному источнику вдохновения — Pinterest. Падая в «кроличью нору» бесконечных изображений, я встречала удивительные проекты на основе сетей. Это были и графические работы, и изделия из металла, вышивки, и, конечно же, проекты из текстиля.

Для меня большой радостью стало знакомство с творчеством Маринетт Куэко. Мне близко её отношение к материалу и творческому процессу. Я вижу в SCOBY-коже не только медиум, но и источник вдохновения, а отчасти и соавтора. Как Маринетт следовала за травами и листьями, ориентируясь на их фактуру, форму и цвет, создавая свои гобелены, так и я хочу руководствоваться свойствами «чайного гриба» — не только физическими, но и, углубляясь в исследование взаимодействия бактерий и дрожжей внутри культуры, социальными. Как Маринетт выращивала травы, из которых создавала свои гобелены, так и я выращиваю свой «гриб».

Для создания моего объекта мне необходимо большое количество SCOBY-кожи. Чтобы вырастить материал, нужна стартовая жидкость (крепкая комбуча) и то, что мы называем «чайный гриб» (целлюлозная биоплёнка или зооглеальный мат). Самый простой способ обзавестись ими — поиск объявлений в разделах «отдам даром» на сайтах объявлений и в сообществах энтузиастов. Чайный гриб растёт очень быстро, и перед каждым владельцем встаёт вопрос о пристраивании излишков.

Мне очень нравится мысль о том, что любители домашней комбучи по всему миру, делясь грибом, встречают новых людей, завязывают знакомства и образуют своего рода большую социальную сеть. Включаясь в это, обдумывая это, я вижу новые слои метафор в своём объекте.

В этот раз я нашла гриб по объявлению в Санкт-Петербурге. Перевозка больших банок с ароматным содержимым в метро стала для меня вызовом и приключением. Я улыбалась всю дорогу, чувствуя себя городской сумасшедшей. Но в этой странности и нелепости ситуации было столько искренней радости и вдохновения!

Так как целью разведения «чайного гриба» в моём случае является выращивание максимально большой и качественной целлюлозной плёнки, а не напитка, для меня важно подобрать оптимальные параметры ухода за ним именно в соответствии с ней. Сложность состоит также в том, что найденные мной образцы изначально сами были экспериментальными: их выращивали на разных чаях, травах, кофе, кажется, даже вине, но данных мне не передали. На фото видно, как отличается цвет содержимого банок.

Если на визуальную составляющую проекта меня вдохновил сам «чайный гриб», его природа, структура, а также опыт других художников, то на содержательную часть проекта меня вдохновило научное исследование «Комбуча: новая модельная система сотрудничества и конфликта в сложной многовидовой микробной экосистеме».

Статья представляет собой глобальный обзор исследований различных микробных систем, схожих по основным фазам своего развития. Микробные сообщества в этих исследованиях служили модельной системой для решения важных вопросов об эволюции сотрудничества и конфликтов в разнообразных многовидовых системах. Биологи-эволюционисты использовали микробные системы для решения экологических вопросов. Микробные системы также использовались для изучения явлений, изначально разработанных для объяснения человеческого взаимодействия, таких как «дилемма заключенного» и «трагедия общин».

Поскольку комбуча легко размножается, нетоксична, дёшева и может быть подвергнута искусственному отбору для специализации в конкретных областях применения (включая разработку антимикробных экосистем и новых материалов), именно её (мне на радость), а не другие микробные системы авторы выбрали в качестве объекта исследования.

Какие же взаимодействия происходят в комбуче? Сложное сообщество бактерий и дрожжей инициирует ферментацию закваски (обычно чёрного или зелёного чая с сахаром). Дрожжи вырабатывают фермент инвертазу, который действует как общественное благо, расщепляя сахарозу, и она затем может использоваться как дрожжами, так и бактериями. Бактерии производят целлюлозу, которая становится плёнкой и тоже может действовать как общественное благо, защищая жидкую культуру от колонизации конкурентами, замедляя высыхание и, возможно, выполняя функцию хранилища ресурсов.

Читая текст статьи, я не могла отделаться от мысли, как много социологических и политологических терминов используют авторы. Поразительно, что процессы взаимодействия микробов и людей могут описываться одними и теми же словами. Именно эта параллель подтолкнула меня к идее показать в своём проекте пересечение двух миров — микробного и человеческого.

Я решила познакомиться с другими исследованиями на эту тему и выявила такую же насыщенность лексикой, пересекающейся с полем социальных наук. В ходе чтения я выделила наиболее часто встречающиеся во всех исследованиях «социальные» термины и составила их список:

1. Сотрудничество (cooperation);
2. Сообщество (community);
3. Конкуренция (competition);
4. Конфликт (conflict);
5. Общественное благо (public good);
6. Альтруизм (altruism);
7. Обманщик (cheater);
8. Колонизация (colonization).
9. Партнерство (partnership).

Эти слова станут сюжетами татуировок, которые будут вплетены в мою сеть. Конечно, это лишь малая часть понятий, описывающих отношения как микробов, так и людей. Но именно они, словно крупные мазки, помогут обозначить схожесть социальной природы наших разных видов и предложить рассматривать общество людей не как уникальное явление на нашей планете.

А яркий термин «чувство кворума», описывающий систему коммуникаций внутри популяции (чаще бактериальной), стал названием объекта.

Так как важной визуальной составляющей моего проекта является текст, то вопрос выбора шрифта стоял особенно остро. Именно он будет привлекать внимание и как самый яркий стилистический элемент задаст настроение. Первоначально мне хотелось выбрать шрифт вроде Courier New. Подобные шрифты отсылают к набору на печатной машинке. В голове возникали ассоциации с образцами из лаборатории, со старыми этикетками, напечатанными таким образом. Но идея казалась с одной стороны поверхностной, с другой — уводящей смыслы в иную сторону.

Окончательная идея пришла ко мне во время лекции о биоморфизме междисциплинарного художника Андрея Кузнецова в рамках Лаборатории Art&Science «Разумное потребление» (резиденткой которой я являюсь на момент создания проекта).

Биоморфизм в искусстве определяется как использование форм, отсылающих к органическим структурам: ветвлению, разрастанию, текучести, асимметрии живого. Эта эстетика противопоставляется геометрической правильности и индустриальной логике, поскольку стремится передать впечатление естественного роста и изменчивости. Именно такая эстетика была необходима моей сети. И я решила обратиться к самым биоморфичным шрифтам, которые только смогла представить — к метал-шрифтам.

Метал-шрифты, возникшие в контексте экстремальных музыкальных жанров, на мой взгляд, можно рассматривать как биоморфные: их линии напоминают корни или мицелий, буквы выглядят скорее «выросшими», чем сконструированными. Изломанность, неустойчивость и витиеватость этих форм создают впечатление органической материи — расползающейся, пульсирующей, иногда будто живущей по собственным законам.

Для плетения сети мне необходимы шнуры.

Первым делом я отобрала подходящие маты: самые хорошие оставила для татуирования, но и для шнуров нужно выбрать маты нужной плотности и толщины. Затем маты отправляются на промывку и подсушивание.

Эскизы тату я разрабатываю в Photoshop. Подгоняю по форме, корректирую буквы, затем отрисовываю эскизы на бумаге и переношу на SCOBY-кожу.

Я потратила довольно много времени, чтобы найти художников, кто татуировал бы чайный гриб. Я надеялась найти какие-нибудь советы, лайфхаки, подсмотреть, какие лучше использовать материалы и инструменты. Но, кажется, эта техника пока не освоена. А значит, мне самой приходится искать пути реализации своей идеи.

По своей структуре целлюлозная плёнка сильно отличается от кожи, поэтому стандартные способы нанесения татуировки не подходят. Иглы просто рвут плёнку, чернила либо выталкиваются жидкостью наружу, либо растекаются по поверхности и впитываются намертво кляксами.

Я приобрела пару разных тату-машинок, разные иглы и картриджи. Разбирала и перебирала их, приспосабливала все подручные материалы: от швейных игл до трубочек от чупа-чупсов. Приматывала, приклеивала и припаивала. Мешала все виды чернил и красителей, которые только были мне доступны. Мои руки неделями были покрыты чёрными пятнами.

Пока я смогла добиться неплохого результата. Контур тату в меру чёткий, но не графичный. Это важно: именно так достигается желаемый эффект уже старой татуировки, а не просто нанесённого ручкой рисунка. Рисунок стойкий и предсказуем, что также немаловажно.

Но я продолжаю свои эксперименты. Я работаю не только над способом нанесения, но и над способом консервации тату. Смешиваю масла, воски, шеллак и глицерин. Работы ещё много.

У меня никогда не было опыта татуирования, и машинку я держала в руках в первый раз. Пришлось путём проб и ошибок подбирать и глубину прокола, и плотность закраса. Эти параметры совсем не такие, как при работе с реальной кожей, поэтому туториалы тату-мастеров не могли мне помочь, и приходилось доходить до всего самостоятельно.

Тем не менее то, что я делаю, действительно можно назвать татуировкой: рисунки созданы путём внесения пигмента вглубь органического медиума.

Когда были сплетены шнуры и подсушены татуировки, пришло время для непосредственного плетения сети. Я подготовила импровизированный «станок» из реек, размеры которого можно менять и корректировать.

Плетение оказалось гораздо более трудоёмким, чем я предполагала на первичных тренировках. Из-за разной текстуры листов SCOBY-кожи шнуры получились разной толщины, цвета и жёсткости, что придало более «живой» и свободный вид сети.
Шнуры рвались и просто кончались в неожиданных местах, меняя направление плетения и соединяя слова на татуировках неожиданным образом. Сеть вела меня сама, усиливая или ослабляя смысловые связи. «Гриб» вносил свою долю хаоса.

Необходимость укрепления соединений шнура привела к новому незапланированному элементу проекта — пирсингу. С помощью штанг из медицинской стали я соединила необходимые части работы и привнесла немного больше человеческого и телесного в мою сеть.

Свой проект я реализую в рамках резиденции в Лаборатории Art&Science «Разумное потребление». В лекциях и обсуждениях мы постоянно касались вопроса о возможности реального влияния искусства на экологию, и я сама, изучая этот вопрос и отдельные проекты, много размышляла над ним.

С одной стороны, кажется, что современное искусство может играть важную роль в формировании экологической культуры и осознании глобальных проблем, связанных с состоянием окружающей среды. Выделилось даже отдельное направление — экологическое искусство, или эко-арт. Художники, используя разнообразные медиумы от инсталляций до паблик-арта, стремятся не только визуализировать проблему, но и побудить общество к осознанным изменениям в отношении к природе.

С другой стороны, современное искусство вряд ли способно повлиять на решения корпораций и государств, являющихся самыми мощными агентами воздействия на окружающую среду.

Влияние и критика эко-арта

Одним из ключевых факторов является использование переработанных материалов, что само по себе снижает нагрузку на природу. Работы, создаваемые из вторсырья, отходов и металлолома, не только приобретают эстетическую ценность, но и заставляют зрителей задуматься о проблеме отходов и важности устойчивого потребления. Таков, например, проект немецкого художника Ханса Юргена Шульта Trash People, где представлен «ряд» из тысячи фигур, сделанных из бытового и промышленного мусора. Эти скульптуры в человеческий рост символизируют людей как продукт и жертву общества потребления и экологического загрязнения. Проект путешествует по миру: он экспонировался на Красной площади в Москве (1999), на Великой китайской стене (2001), у пирамид Гизы (2002), у Кёльнского собора (2006), на площади Пьяцца дель Пополо в Риме (2007), в Арктическом парке (2011) и во многих других местах. Но при этом возникает вопрос: сопоставима ли общественная польза проекта с экологическим следом его транспортировки? А также не превращаются ли порой подобные объекты из произведений искусства с глубоким экологическим посылом в простые поделки из мусора?

Другой вектор связан с использованием в эко-арте устойчивых материалов и практик. Так, братья Майк и Дуг Старны в проекте Big Bambú: You Can't, You Don’t, and You Won’t Stop создали масштабную конструкцию из тысяч бамбуковых стволов, образующих лабиринтообразную структуру с пешеходными мостиками. Использование возобновляемого материала и минимальное воздействие на окружающую среду делали проект примером экологичной художественной практики, хотя и здесь остаётся открытым вопрос о ресурсах, затраченных на заготовку, обработку и перевозку бамбука.

Значительную роль эко-арт играет и в социальной сфере: выставки и арт-события объединяют разные сообщества, создают площадки для обсуждения экологической ответственности и вовлекают людей в диалог о будущем планеты. Художники нередко сотрудничают с экологами и активистами, что усиливает научную и общественную значимость проектов. Искусство становится не только эстетическим высказыванием, но и инструментом экологической коммуникации и образования. Но при этом возникает сомнение: настолько ли широка аудитория современного искусства, чтобы можно было считать существенным его образовательное влияние?

Сильным аргументом критики остаётся парадоксальность самих проектов: иногда материалы и процессы их создания оказывают отрицательное воздействие на природу — будь то использование неустойчивых ресурсов или углеродный след при транспортировке. Также существует риск поверхностного подхода, когда экологическая тематика используется как модный тренд без глубокого содержания. В институциональной среде эко-арт порой превращается в символический жест, неспособный повлиять на ситуацию по-настоящему.

К каким выводам я пришла

Но всё же я придерживаюсь сдержанного оптимизма: несмотря на остроту экологических проблем, я не могу не отмечать сдвиг в общественном сознании. И он проявляется не только в художественных проектах или академических дискуссиях, но и в повседневных практиках последних десятилетий. Постепенно складывается новая экологическая культура: сортировка и переработка отходов становятся привычными во многих городах, в магазинах всё чаще используют многоразовые сумки вместо пластиковых пакетов, одноразовые предметы постепенно вытесняются. В быту укрепляется внимание к энергоэффективности — от массового перехода на светодиодное освещение до использования бытовой техники с низким энергопотреблением. Всё заметнее меняются транспортные привычки: развитие велоинфраструктуры, рост числа электромобилей и сервисов совместного пользования. Существенным стало и внимание к питанию: увеличивается интерес к органическим продуктам и растительным альтернативам мясу. К этому добавляются локальные инициативы — городское озеленение, общественные сады и образовательные кампании.

Все эти шаги кажутся локальными, многие из них откровенно спорные. Но в совокупности они создают новый тип культуры — культуру внимательного отношения к ресурсам и планете. Именно в этом я вижу ценность эко-арта: он не заменяет практических действий, но помогает осознать их значимость, превращая бытовые привычки в элемент широкой культурной и этической системы. Построить мусороперерабатывающий завод можно за месяцы, а на то, чтобы убедить людей сортировать отходы, уходят десятилетия. И эко-арт является одним из инструментов, ускоряющих этот процесс.

Рассуждая о границах возможностей эко-арта, я вижу его силу там, где трудно измерить результат привычными категориями. Искусство редко меняет ситуацию «здесь и сейчас», но работает с горизонтом будущего: создаёт воображаемые сценарии, в которых экологичность становится естественной частью жизни. Эти сценарии, пусть и утопические, формируют культурное пространство, где бережное отношение к природе воспринимается не как вынужденная мера, а как эстетический и этический выбор.

Юные зрители, сталкиваясь с эко-артом в музеях, на улицах или в образовательных проектах, получают опыт, который встроится в их систему ценностей и позже проявится в привычках, политических предпочтениях и социальных инициативах. Здесь искусство становится мягкой, но действенной силой — оно делает экологическую ответственность частью идентичности.

В этом смысле эко-арт можно рассматривать как культурный фундамент будущих изменений: даже если он не диктует немедленных решений, он формирует атмосферу, в которой устойчивое развитие перестаёт быть лозунгом и становится частью общего представления о нормальной, достойной жизни.

Я очень критично рассматривала проекты знаменитых художников, поэтому не имею права уйти от разбора экологичности моего проекта. Постараюсь быть объективной.

Мой проект строится вокруг материала, который растёт сам. Я обеспечиваю для этого условия: температуру, защиту от насекомых, питательную среду из сладкого чая. В этом материале заключена и сама идея проекта: он рождается не как продукт промышленности, а как результат симбиоза микроорганизмов и моего труда.

Процесс тоже имеет значение. Я вручную крутила полосы SCOBY в шнуры, соединяла их в сеть, экспериментировала с татуировками. Эти действия медленные, почти ремесленные. В этой «медленности» есть экологический смысл: я сознательно ограничиваю использование энергоёмких технологий там, где хватает рук и времени.

Но экологичность моего проекта не сводится к материалу и технике. Она лежит и в самой теме. SCOBY — это живое сообщество дрожжей и бактерий, где целлюлозная плёнка и ферменты становятся «общественными благами» для всех участников. Перенос этого принципа на человеческий язык рождает словарь моих татуированных надписей: «кооперация», «конфликт», «конкуренция», «общественное благо». Я предлагаю смотреть на человеческое общество так же, как на микробное сообщество: не только через призму соперничества, но и через взаимозависимость, где благо одного возможно лишь в связке с благом других. В этом отказе от антропоцентризма тоже заключена экологичность — расширение нашего понимания кооперации за пределы человеческого.

Я веду дневник проекта, фиксируя каждый шаг: мудборды, таблицы экспериментов, результаты тату и формулы консервации. Эта открытость позволяет не только проследить путь материала, но и повторить его. В сфере устойчивости именно прозрачность процесса делает возможным совместное улучшение методов, а не бесконечное изобретение велосипеда в одиночку.

Однако честный разговор об экологии невозможен без критики.

Бактериальная целлюлоза действительно биогенна, но питается она чаем и сахаром, которые сами по себе имеют углеродный след. В моём проекте пока не используется вторичное сырьё вроде мелассы или кофейной гущи, а именно такие отходы могли бы превратить выращивание SCOBY в по-настоящему замкнутый цикл.

Ещё одна зона риска — электроэнергия: кипячение воды, освещение и отопление мастерской, работа тату-машинки. Я пока не фиксирую энергопрофиль, а значит, не могу всерьёз говорить о снижении следа. То же касается и использования воды: для питания культуры, мытья целлюлозных матов и посуды. Я стараюсь использовать минимальное количество воды, но оно всё ещё значительно.

Для роста культуры я использую не только стекло, но и пластик. Хоть этот пластик и будет многократно использоваться, сам факт его наличия в моей практике — это минус её экологичности.

Наконец, есть и тема отходов работы. Я не делаю татуировки людям, поэтому правила асептики и антисептики не такие строгие: картриджи и иглы для машинок я буду многократно использовать, а затем их можно разобрать и сдать в пункт сбора вторсырья. Вопрос утилизации загрязнённых салфеток для меня не решён, но я сушу их и использую многократно, до тех пор пока они остаются целыми и продолжают впитывать влагу. Это значительно уменьшает их количество. Пробные куски SCOBY-кожи и её обрезки, непригодные для татуировки и шнуров, я пока высушиваю и храню. Их не так много, и так как я использую максимально экологичные вещества для обработки, то в будущем планирую рассмотреть возможность утилизации через компостирование.

Если работа будет путешествовать, то самым «грязным» местом её биографии станет не выращивание, а логистика — перелёты и пересылки. Пока я ограничивалась перевозкой банок в метро, но международная экспозиция (кто знает!) потребует совсем других решений.

Для меня важно видеть и плюсы, и слабые места. Только так проект может двигаться к подлинной устойчивости: от работы с локальной культурой и ручным плетением к более системной ответственности за сырьё, энергию и будущее движение работы по миру.